Солнце клонится к закату — сухой сезон в самом разгаре, жара звенит, как натянутая струна. Саша понял, что заблудился: лагерь исчез за колючими кустами, и вместо голосов родителей — только шорох травы да редкий крик птицы. Он вскарабкался на одинокое дерево, вглядываясь в горизонт, и тут, внизу, в тени акации, увидел львицу. Она сидела, как большая золотистая тень, и смотрела прямо на него.
Он медленно спустился, решив бежать к ближайшей гряде кустарника. Земля под ногами хрустела, сердце стучало в висках. Ему казалось, что каждый шаг — как удар барабана. Львица плавно двинулась следом, и Саша бросился со всех сил, пока нога не провалилась в нору. Он рухнул, боль полоснула лодыжку, в носу защипало — кровь смешалась с пылью. От боли он закричал.
Тёплое дыхание коснулось щеки. Он открыл глаза — прямо над ним была морда львицы. Огромные янтарные глаза, влажный нос, мягкая, пыльная шерсть. Саша застыл, боясь даже вдохнуть. Львица не рычала. Она аккуратно лизнула ему щёку, толкнула в плечо мордой — не жестоко, настойчиво.
— Не надо… — прошептал Саша, сам не понимая, кому он это говорит: львице, себе или пустой саванне.
Она отступила на шаг, обернулась и снова легонько толкнула его — уже в бок, как будто подсказывала направление. Саша нащупал в траве палку, сел, опираясь на неё. Боль в ноге билась горячим молотком. Львица села напротив, глядя спокойно и внимательно, будто ждала решения.
— Папа говорил… — Саша сглотнул. — Если потерялся, оставайся на месте.
Он посмотрел на небо: солнце быстро катилось к кромке земли. Ночью холод, гиены, шакалы — он это слышал утром от егери, который предупреждал всех в лагере. Львица поднялась, сделала несколько шагов, оглянулась. Снова — мягкий толчок мордой. Саша осторожно поднялся, перенося вес на здоровую ногу.
— Ты… хочешь, чтобы я шёл? — он сказал это вслух и вдруг услышал собственный голос странно взрослым.
Львица двинулась вперёд. Шла неторопливо, давая ему время. Останавливалась — ждала, пока он доковыляет. Когда он надолго замирал, она садилась, отворачивала голову, будто показывая: «Спокойно. Я рядом».
— Саша! — эхом вспыхнула в голове маминая интонация. — Не отбегай далеко!
Он улыбнулся этому воспоминанию и тут же зажмурился от боли. Палка подмышкой скрипнула, как сухая кость. Львица снова оглянулась и коротко фыркнула.
— Иду, — процедил он сквозь зубы. — Иду.
Дорога вывела их к низкому логу, где в тени кустов сохранялась прохлада. Между корнями лежала лужица — не совсем вода, а мутный остаток пересохшего ручья. Саша присел, зачерпнул ладонью, смочил губы. Вспомнил: «Нельзя пить глотками, когда перегрет». Сделал ещё пару маленьких глотков, умывал лицо. Львица стояла, прикрыв глаза, и слушала ветер.
— Спасибо, — сказал он вдруг. — Если ты понимаешь.
Он достал из кармана тонкий шейный бафф — намочил, обмотал вокруг лодыжки. Боль стала терпимее. Сумерки катились по саванне, как тень от великого крыла. Далеко глухо стукнул мотор — один раз, другой. Саша вскинул голову.
— Машина! — сердце подскочило. — Эй! — крикнул он, но звук утонул в сухом воздухе.
Львица насторожилась, подняла уши и тихо зарычала — не на него, в сторону ветра. Саша замер. Где-то на границе видимости мелькнули серые тени — стая гиен, осторожных, как удары по краю барабана. Львица встала, сделала два шага вперёд и раскрыла пасть — негромко, протяжно, как предупреждение. Гиены свернули.
— Ты меня защищаешь? — Саша вдруг почувствовал, как слабеет страх. — Странно всё это. Но… спасибо.
Львица снова толкнула его — в направлении против ветра, где не пахло падалью и хищниками. Они шли и шли, останавливаясь каждые двадцать шагов. Саша дышал неглубоко, экономя силы. Он говорил сам с собой — чтобы не слышать тишины: «Сначала дойти. Потом позвать. Не паниковать. Я Саша, мне…» — он запнулся, — «мне хватит ума дойти».
— Как тебя звать? — вдруг спросил он львицу. — Я бы назвал тебя Лада. Мир. Лад.
Львица, будто услышав, повела ухом и снова пошла вперёд. Саша усмехнулся: «Лада так Лада».
На краю неглубокой ложбины, у редкой тени акаций, воздух словно остыл. Саша сел. Лада (он уже не мог иначе думать о ней) обошла кругом, втягивая запахи, и устроилась рядом — не слишком близко, но так, чтобы перекрыть его силуэт с подветренной стороны. Сверху, в полосе потускневшего неба, уже мерцали первые холодные звёзды.
— Папа сейчас с ума сходит, — сказал Саша. — Мама плачет. А я… — он вздохнул, — я сижу с тобой и жду.
Лада закрыла глаза и в такт его дыханию едва заметно шевелила боками. Саша накинул на плечи тонкую прочную куртку, подтянул к груди больную ногу и вдруг понял, что страх отступил. Остались усталость, боль и очень простая задача: дожить до утра. Где-то снова бухнул двигатель — ближе. Он снова крикнул. Львица не возразила.
— Саша-а! — теперь голос был настоящий, не из памяти. — Саша!
Он рванулся, но Лада твердо прижала ему колено мордой, не давая вскочить.
— Здесь! — закричал он изо всех сил. — Здесь!
Треск в кустах, луч фонаря полоснул по траве, и Саша зажмурился. В тёплый сумрак ворвался запах дизеля и пота. Голоса. Шаги. Кто-то выругался шёпотом:
— Мать честная… львица!
— Не стрелять! — выкрикнул другой голос. — Спокойно. Мальчик жив?
— Жив! — Саша едва не рассмеялся. — Я здесь!
Лада не сдвинулась. Она не шипела, не рычала — только подняла голову и посмотрела на людей, как смотрят на слишком шумную стаю птиц. Саша обхватил палку, как будто это могла быть защита — уже не от неё, от них.
— Тихо-тихо, — сказал знакомый голос. Саша узнал егеря, который утром рассказывал про следы. — Парень, не шевелись. Мы рядом.
— Ему нужна шина, — сказал второй, присев на корточки. — Лодыжка «горит». Дай ремень.
Саша кивнул. Егерь бросил взгляд на львицу.
— Уйдёт?
— Она меня привела, — сказал Саша. — Правда.
Мужчина коротко посмотрел на него, потом — снова на львицу. Он опустил взгляд, медленно отвёл плечи.
— Хорошая мать, — сказал он негромко. — Видишь, у неё соски… молоко. Детёныши где-то неподалёку.
— Она… — Саша сглотнул. — Она меня не бросила.
— Потому и пришёл, — отец, наконец добравшийся до него, присел рядом так резко, что колени ударили по земле. Он обнял Сашу одной рукой, другой сдерживал себя, чтобы не притянуть сильнее. — Сынок.
— Пап… — Саша почувствовал, как вся сила ушла в это короткое слово.
Шину закрепили, кровь с лица стерли влажной салфеткой. На Сашу накинули тёплое полотнище. Он всё время поглядывал на львицу. Она встала, встряхнула шкурой, перевела взгляд на людей и на мгновение задержалась на Саше. В глазах у неё было то непостижимое спокойствие, каких не бывает у городских кошек.
— Не провоцируйте, — прошептал егерь. — Назад, медленно. Никто не целится.
— Можно… — Саша приподнялся. — Можно ей сказать «спасибо»?
Егерь кивнул. Саша повернул к Ладе лицо:
— Спасибо, — выдохнул он. — Спасибо, что ты была со мной.
Львица развернулась и пошла, почти бесшумно ступая по жёсткой траве. На краю света она остановилась, подняла голову — и издала низкий, протяжный звук, похожий на мягкое «ммрр». Потом растворилась в темноте.
В машине Саша впервые понял, насколько устал. Его знобило, лоб горел, а ладони, наоборот, были ледяными. Отец придерживал его за плечо, мама гладила по волосам, повторяя одно только:
— Слава Богу. Слава Богу.
— Она правда меня вела, — сказал Саша. — Сначала к воде, потом от гиен, а потом… потом туда, где вы меня услышали.
— Бывает, — ответил егерь, не оборачиваясь от руля. — Когда у львицы малыши, и когда рядом плачет чужой детёныш… иногда в них включается то же самое. Но полагаться на это нельзя. Это не правило. Это исключение.
— Но оно со мной случилось, — прошептал Саша и прикрыл глаза.
Машина покачивалась на кочках, будто убаюкивая. В голове снова и снова вспыхивала одна и та же картинка: тёплая морда, настойчивый толчок, терпеливый взгляд.
В лагере пахло дымом от костра, кипящим чаем и пылью. Фонари светили жёлто, и этот человеческий свет казался самым надёжным на свете. Саше обработали лодыжку, наложили плотную повязку и дали обезболивающее. Врач сказал: «Нужен покой и рентген утром», — и ушёл, оставив их в круге света.
— Ты нас научил, — сказал отец, когда Саша наконец стал дышать ровнее. — Никогда не терять голову.
— Я просто шагал, — ответил Саша. — И слушал её. И себя.
Мама улыбнулась сквозь слёзы.
— Ты взрослый, оказывается.
— Не спеши, — сказал отец. — У тебя ещё будет время быть ребёнком. Сегодня — просто отдохни.
Ночью ему снился шум травы. Будто кто-то очень большой прошёл совсем рядом, осторожно, не задев. Утром, когда розовая полоска рассвета разрезала кромку земли, Саша попросил вывести его к той самой ложбине — не близко, просто посмотреть. Егерь согласился, но поставил условие: «Только из машины. И быстро».
Они подъехали к месту, где земля помнила их следы. Пыль была притоптана. И на рыхлом песке, между отпечатком палки и следом егерских ботинок, Саша увидел маленькие крошечные отпечатки лап — пять, семь, девять — и крупный круглый след рядом.
— Детёныши, — сказал егерь. — Она водила их ночью. Смотри, как прикрывала след.
Саша улыбнулся так, как улыбаются, когда встречают взгляд друга в толпе.
— Она вернулась. И показала им, что такое люди. И что такое… — он задумался, подбирая слово, — что такое не страшно.
Егерь кивнул:
— А ты потом многим расскажешь, что диких зверей нельзя пробовать «понимать» по-человечески. Им нужно уважение и расстояние. И тогда у всех больше шансов вернуться домой.
— Я расскажу, — серьёзно сказал Саша.
В лагере ему принесли завтрак — манную кашу, сладкий чай и ломтик апельсина. Он ел, опираясь на подушки, и слушал, как вдалеке перекликаются птицы. Телефон лежал рядом — родители не выключали его всю ночь. На экране мигали сообщения от друзей: «Ты где?», «Нашёлся?!», «Пиши». Он набрал коротко: «Со мной всё ок. Долгая история. Потом».
— А сейчас… — Саша перевёл взгляд на край лагеря, где ветер шевелил флажок. — Сейчас я просто посижу.
Отец сел рядом и протянул бинокль:
— Хочешь посмотреть на окрестности из безопасности?
— Хочу.
Саша поднял бинокль — и на мгновение мир снова стал близким: каждая травинка, каждая пылинка в луче света видны отчётливо. В самом дальнем круге видимости, у тени изломанной акации, мелькнула знакомая, чуть сутулая спина. Львица стояла, повернув голову в их сторону. И очень медленно, едва заметно, качнула хвостом.
— Видишь? — спросил отец.
— Вижу, — Саша улыбнулся. — Спасибо, Лада.
Он опустил бинокль. Когда поднял снова — пусто. Только трава. И ветер.
Вечером егерь принёс карту окрестностей и карандаш.
— Покажи, как ты шёл. Метка — дерево. Здесь — нора. Здесь — вода.
Саша аккуратно провёл линию: ломкая зигзагообразная тропка между колючками и тенью.
— А здесь… — он отметил крестиком, — она меня ждала. Каждый раз ждала.
Егерь посмотрел внимательно.
— Знаешь, что самое важное в этой истории? Ты не пытался сделать из неё сказку. Ты просто шёл и слушал. Это и спасает.
Саша кивнул. Где-то в стороне заухал ночной козодой. Ветер принёс запах пыли, дыма и чего-то ещё — далёкого, как песня.
— Можно я оставлю ей что-то? — спросил Саша. — Не еду. Просто… знак.
Егерь подумал.
— Камень. Выбери камень. Положим на том месте, где ты её впервые назвал. Чтобы только ты знал.
Саша нашёл гладкий плоский камень, долго держал в ладони, пока он не согрелся, и попросил отнести. Егерь кивнул:
— Отнесу утром. Без лишнего шума.
Ночью Саша снова увидел сон: он идёт по высокой траве, опираясь на палку, и рядом — мягкая тень, и от тени не холодно. Сон был тихим. Он проснулся от того, что стало очень спокойно. На мгновение показалось, что рядом, у самого края палатки, кто-то тихо-тихо фыркнул — мягко, как вчерашнее «ммрр». Он не испугался. Просто улыбнулся во тьму.
— Я дома, — сказал он шёпотом. — Спасибо.
Это была точка — не окончательная, но твёрдая. Завтра им предстояло ехать в город на снимок, через неделю — домой. У этой истории была середина — и было продолжение, которого они пока не знали. Где-то там, среди тёплых ночных трав, росли львята. Саша представил, как они когда-нибудь увидят людей и уйдут, не спеша, потому что будут помнить: иногда чужой детёныш — тоже детёныш.
А он запомнит другое: что в мире, где много страха, всё решает простое — шаг за шагом, взгляд в сторону ветра и доверие тому, кто идёт рядом, даже если у него золотистая шерсть и янтарные глаза.
(Продолжение следует)
