Лотерейный билет на миллион казался смешно тонким, почти бумажной крошкой в моей дрожащей руке. Он был размером всего в пару пальцев, ничего не весил — и всё же это был самый тяжёлый, самый значимый предмет в моей жизни. Настоящее чудо, которое свалилось на меня в начале осени, когда я была на седьмом месяце беременности.
Я сидела на продавленном диване в нашей маленькой съёмной квартире: облезлые обои, тусклая лампочка под потолком, из окна — только кирпичная стена соседнего дома. Гул машин во дворе, далёкие сирены, чьи-то голоса за стеной — всё вдруг отодвинулось, как будто кто-то убавил звук у мира. Впервые за долгое время мне казалось, что я могу нормально вздохнуть.
Последние месяцы прошли в состоянии тихого, липкого страха. Беременность, постоянные анализы, угрозы осложнений. Деньги — вечная тема. Любовь к мужу, к Антону, оставалась единственной опорой, но даже она постепенно разъедалась ядовитым присутствием его семьи. Его мать, Галина Петровна, и сестра, Ксения, были как единый фронт холодной, вежливой неприязни. Они относились ко мне как к временной, дешёвой надстройке к их «правильному» сыну и брату, и каждый день напоминали об этом мелкими уколами.
Мы полностью зависели от них. Квартира — оформлена на их фирму. Продукты — «пока Антон на работе, я вам бабушку спонсирую», как любила повторять свекровь. Любая наша мелочь оплачивалась «их» деньгами, и каждый рубль потом возвращался в виде упрёков.
Но этот билет всё менял. Это были не просто деньги. Это была свобода. Маленький домик на окраине города, пусть скромный, но свой. Комната для ребёнка, тихий двор, где никто не будет спрашивать, «а ты в чём ходишь показываться людям».
Руки дрожали так, что я едва попала пальцем по экрану телефона. Антон взял трубку на третьем гудке.
— Что случилось? — спросил он, уже готовый услышать плохие новости.
Слёзы хлынули сами собой. На этот раз — от чистой, ослепительной радости.
— Ничего плохого, — всхлипнула я. — Всё наконец-то хорошо. Наше счастье, Антон. Я выиграла. В лотерею. Миллион.
В трубке повисла вязкая тишина.
— Антон?..
— Я сейчас приеду, — сказал он наконец. Голос был странный, глухой, как будто издалека. — Никуда не уходи. Нам нужно поговорить.
Он оборвал звонок.
Его отсутствие радости было как маленький холодный камешек в животе. Но я отмахнулась. Шок. Человек не каждый день из нищеты выпрыгивает в миллионеры. Он приедет, увидит билет, обнимет меня, мы будем смеяться, строить планы. Я положила ладони на большой живот и почувствовала лёгкий толчок малыша.
— Всё будет по-другому, — прошептала я. — Я обещаю.
Через какое-то время в замке повернулся ключ. Я даже привстала, улыбаясь, уже видя его в дверях.
Дверь распахнулась — и улыбка растаяла.
Антон стоял в коридоре, но с ним были Галина Петровна и Ксения. Они ввалились в квартиру, как бригада ревизоров. Ни радости, ни удивления на лицах — только холодный деловой интерес.
— Это что за сказки, что ты там выиграла? — первой заговорила свекровь. Голос острый, как нож. Взгляд скачет по комнате, как будто билет мог лежать на столе в рамочке.
Антон не посмотрел на меня.
— Я… встретил их по дороге, — пробормотал он.
Я сразу поняла: он сам им позвонил.
Автоматически я прижала к себе маленькую сумку на диване. Там, в потайном кармашке, лежал билет.
— Это правда, — тихо сказала я. — Я выиграла. Миллион. Нам хватит съехать отсюда, Антон. Снять своё жильё, начать всё заново. Для ребёнка.
Галина коротко фыркнула. В её глазах блеснула нехорошая насмешка.
— Прекрасно, — протянула она. — Тогда давай билет. Я положу его в сейф. В семейный.
Это не была просьба. Это был приказ.
Я обхватила живот ладонью.
— Нет. Это для нас. Для нашего будущего.
Свекровь ухмыльнулась тем самым тонким, скользким оскалом, от которого у меня всегда холодело в груди.
— Твоё будущее? — повторила она. — Ты живёшь в квартире моего сына, которую оплачивает наша семья. Ешь продукты, которые покупаем мы. Без нас у тебя нет ничего. Ты — наша ответственность, деточка. Так что хватит играть во взрослую, отдай билет.
— Нет, — отрезала я. Голос неожиданно окреп. — На билете моё имя. Это мои деньги. И вы их не получите.
Лицо Галины изменилось. Все улыбки слетели, осталась только голая злость.
Она рванулась вперёд и схватила сумку. Я вскрикнула, дёрнула её к себе и попыталась подняться.
— Не трогайте!
— Антон, — повернулась я к нему, — скажи ей! Останови её!
Муж стоял как загипнотизированный, будто его приковали к полу.
— Антон, ты чего замер?! — взвизгнула мать. — Забери у неё!
Его плечи дёрнулись. Он сделал шаг ко мне.
— Лена, ну, пожалуйста, — забормотал он, — отдай билет маме. Не надо скандалов. Всё будет для семьи.
— Ты и есть моя семья! — крикнула я. — Ты и наш ребёнок!
Он схватил меня за руку, пальцы впились в кожу.
— Просто отдай, — процедил он. — Не усложняй.
Я выдернула руку. Внутри кипело.
— Как ты можешь так со мной?!
Я толкнула его, пытаясь отодвинуть. В его глазах на миг мелькнула боль — а потом что-то в нём щёлкнуло. Лицо стало жёстким, злым — совсем как у его матери.
— Не смей меня толкать! — заорал он и, будто защищая Галину, резко оттолкнул меня.
Я была на седьмом месяце. Живот большой, тяжёлый, центр тяжести смещён. Один сильный толчок — и мир поплыл.
Меня отбросило назад. Руки судорожно махнули в воздухе, хватаясь за пустоту.
Глухой, чудовищный удар — я боком и животом врезалась в острый угол стола. Воздух вылетел из лёгких.
Боль пришла не по частям — она просто перекрыла собой всё. Жгучая, рвущая, как будто изнутри ножами прошлись. Я сползла на пол, не в состоянии вдохнуть.
— Антон… — прохрипела я.
Я посмотрела вниз. Между ног по полу растекалась тёплая лужа. Воды. Но они были не прозрачные, как показывали в роликах для беременных, а мутные, вперемешку с густой, тёмной кровью.
— Господи… — выдохнул Антон. Лицо его побелело. Взгляд метался между мной и красными пятнами на паркете.
Галина тоже застыла, словно в ней вдруг кто-то выключил звук.
А вот Ксения…
Она стояла в дверях, облокотившись о косяк, с видом зрителя на дешёвом спектакле. И первой её реакцией было не «вызвать скорую» и не «помочь». Она достала телефон.
Я увидела красный огонёк записи.
— Ой, вы только посмотрите, — захихикала она, наводя объектив на меня. — Какая артистка. Кровь, истерика, всё как надо. Это же надо такое устроить ради денег. Просто кино.
Она опустила камеру ниже, к моим ногам, к расширяющейся, уже почти чёрной луже.
Мир вокруг мутнел, тонул в серой пелене, но одну точку я видела чётко — глазок камеры.
— Вы… — прошептала я, едва разжимая губы. — Все… об… этом… пожалеете.
И провалилась в темноту.
Очнулась я от резкого толчка и завывания сирены.
Я лежала на носилках в машине скорой помощи. Кто-то говорил над ухом, кто-то давил на руку, ставя капельницу. Машина тряслась на кочках. Я ловила обрывки фраз: «давление падает», «готовьте операционную», «срок маленький».
Сознание уходило и возвращалось короткими вспышками, как лампа на исходе. В одну из таких вспышек меня прошило: видео.
Ксения снимала всё.
Телефон.
Мой телефон был в кармане махрового халата, в котором я так и упала.
Рука, чужая, ватная, нащупала край кармана.
— Не шевелитесь, — сказал надо мной молодой фельдшер. — Мне нужно поставить катетер.
Я его не слушала. Я уже нащупала пластмассовый корпус телефона. Пальцы были липкими от крови, экран — скользкий. Я на ощупь разблокировала его и нашла нужный контакт.
Мой адвокат.
Несколько недель назад, после особенно гадкого разговора с Галиной о том, что меня можно «по-хорошему положить в психушку, если я буду слишком нервной», я составила черновик сообщения — «на всякий случай».
Я открыла его. Большим пальцем нажала «Отправить».
«Код красный. Они причиняют мне вред. Заберите мой ноутбук. Пароль — дата рождения мамы. Они не знают о тебе. Они не знают про облако. Забери всё».
Я, задыхаясь, добавила ещё одну строчку:
«Ксения снимала видео. Изъять с телефона. Немедленно».
Палец дрогнул, нажал «Отправить». Телефон выскользнул и упал где-то рядом на носилки.
Я позволила темноте накрыть меня снова.
В следующий раз я открыла глаза под ровный писк монитора.
Боль была тупой, обжигающей по линии шва. Живот туго стянут бинтами.
— Елена? — рядом раздался спокойный голос врача. — Слышите меня?
Я кивнула.
— У вас было экстренное кесарево. Срок маленький, неделя двадцать восьмая, но ваш мальчик жив. Он сейчас в реанимации новорождённых.
— Мальчик… — повторила я. Голос сорвался.
— Состояние тяжёлое, но стабильное, — продолжил врач. — Будем бороться.
Они думали, что контролируют рассказ.
Антон и его семья сидели в коридоре, разыгрывая из себя примерных родственников. У них уже была легенда: «несчастный случай», «она поскользнулась», «так жалко, так страшно, но кто же мог знать».
Они понятия не имели, что их главная ошибка уже ушла в нужные руки.
Через два дня меня перевезли из реанимации в обычную палату. Ходить я толком не могла, но в кресле-коляске могла сидеть.
В маленьком конференц-зале больницы устроили «семейную встречу».
Я въехала туда на коляске, бледная, с синими кругами под глазами, но внутри у меня было странное, ледяное спокойствие. Рядом шла моя адвокат — Марина Сергеевна, невысокая, собранная женщина, которой я доверяла больше, чем кому бы то ни было.
По другую сторону стола сидели Антон, Галина и Ксения. Рядом с ними — их дорогой, уверенный в себе семейный адвокат. Они выглядели напуганными, но всё ещё считали, что сейчас будут «договариваться». У них был план: забрать билет, оставить мне крохи и сохранить лицо.
— Мы все понимаем, какая это трагедия, — начал их адвокат масляным голосом. — Непредвиденная бытовая ситуация, несчастный случай, преждевременные роды…
Он посмотрел на меня сочувственно, как будто я была глупой, но послушной.
— В интересах ребёнка мои доверители готовы предложить щедрое решение, — продолжил он. — Создать крупный целевой фонд на его лечение и будущее. Взамен — лотерейный билет оформляется как общее семейное вложение. Так все будут в выигрышном положении…
Марина всё это время молчала.
Она просто достала из портфеля планшет, положила его на середину стола и нажала «Play».
Качающееся изображение, снятое с телефона, заполнило экран. Картинка была немного дёрганой, но достаточно чёткой.
Сначала — моя гостиная. Я, держущая сумку. Свекровь, рвущая её из моих рук. Антон, подходящий ко мне.
— Отдай билет! — чётко прозвучал голос Галины.
— Лена, просто отдай, не делай хуже, — донёсся голос Антона.
Слышно, как я кричу: «Ты и есть моя семья!» — а потом — звук борьбы, тяжёлый, глухой удар.
На видео камера дернулась, но тут же поймала меня — уже лежащую на полу.
И дальше — самое страшное.
— Ой, вы только посмотрите на неё, — звенящий, довольный голос Ксении. — Да она всё это играет. Какая драммаа!
Камера делает плавный панорамный проход вниз — к моим ногам, к растекающейся по полу смеси воды и крови.
— Вот это она придумала, да? — хихикает Ксения. — «Смотрите, как я страдаю, отдайте мне деньги». Просто огонь.
Видео оборвалось.
В комнате повисла тишина.
Антон смотрел на экран так, словно увидел там не себя, а чужого человека. Галина побелела, губы стали тонкой линией. У Ксении задрожали руки.
Их адвокат медленно закрыл рот.
Марина перевела взгляд с планшета на них.
— Это видео, — ровно произнесла она, — получено по постановлению суда через доступ к облачному хранилищу Ксении Мельниковой.
Фамилию она выделила чуть громче.
— Туда она автоматически сохраняла все свои ролики. Вчера утром копия была передана в прокуратуру вместе с заключением заведующего приёмным отделением, где чётко указана связь между тупой травмой живота и отслойкой плаценты, приведшей к преждевременным родам.
Она достала ещё одну папку и подвинула её к ним.
— Моя доверительница подаёт на экстренный развод, требует единоличную опеку над ребёнком и пожизненный запрет на приближение к себе и к сыну. Лотерейный билет уже юридически оформлен на неё. Это её выигрыш, и он останется её.
В этот момент дверь в комнату открылась.
Вошли двое в форме.
— Антон Мельников, Галина Мельникова, Ксения Мельникова? — спросил старший, даже не глядя на меня.
Они поднялись автоматически.
— Вы задержаны по подозрению в совершении преступления, — продолжил он, — а именно: причинение тяжкого вреда здоровью, совершённое группой лиц по предварительному сговору, и создание угрозы жизни несовершеннолетнего.
Щелчок наручников прозвучал как точка в длинном, грязном предложении.
Я не повернулась посмотреть, как их уводят.
Марина молча вывезла мою коляску из комнаты. В коридоре пахло хлоркой и чем-то сладким из буфета. За стеклом, в другом конце отделения, светились окна реанимации новорождённых.
Там лежал мой сын.
Когда я подъехала к прозрачному боксу в отделении, время снова сжалось до одной точки.
Мой мальчик был крошечным, кожа почти прозрачная, к телу тянулись тонкие трубочки. На маленькой груди поднималась и опускалась маска аппарата.
— Он боец, — тихо сказала врач-неонатолог, стоявшая рядом. — И у него есть мама, которая за него горой. Это важно.
Я положила ладонь на стекло.
— Мы уже выиграли один бой, — шепнула я. — Теперь твоя очередь, маленький. Но я никуда не уйду.
Билет, деньги, все их игры — всё это вдруг стало второстепенным.
Я сдержала своё обещание. Они пожалели. И будут жалеть ещё долго, в серых кабинетах следователей, в тесных камерах, на судах.
А у меня впереди была другая жизнь. Жизнь, в которой я больше не была чужой куклой в чьих-то руках. Я была матерью. Женщиной, которая выстояла.
Я поправила на себе больничную рубашку, глубоко вдохнула и уселась в кресло у бокса.
Борьба только начиналась — для меня и для моего сына. Но впервые за много лет я чувствовала, что у нас есть шанс. И никто, кроме нас двоих, не будет решать, как нам жить дальше.
Aucun fichier choisiAucun fichier choisi
